Арина Шарапова: «Телевидение никогда не умрет»
Что хорошего и плохого было в телевидении 1990-х, какой будет журналистика ближайшего будущего, зачем смотреть политические эфиры и почему стоит приезжать в Татарстан, в интервью главному редактору «Татар-информа» Ринату Билалову рассказала известная российская телеведущая Арина Шарапова.
«Позитивный контент тоже может быть рейтинговым»
– Арина Аяновна, в первую очередь хотелось бы узнать, с чем вы приехали в Казань. Мы знаем, что у вас есть интересный образовательный проект – расскажите о нем.
– Мне сегодня предстоит очень ответственная работа (интервью записывалось 2 ноября – в этот день Арина Шарапова провела в Казани образовательный семинар в рамках журналистского конкурса «Многоликая Россия», – прим. Т-и). Потому что доклад, который я готовила специально для участия в медиафоруме, – это новый этап в развитии и Центра современных медиакоммуникаций ВШЭ, где я имею честь быть директором, и очень важной для всех нас темы: как сохранить культурный код России в период информационных и психологических войн, как сделать так, чтобы мы не растеряли свою самоидентификацию и оставались по возможности максимально едиными.
Тема сложная, не скрою. Я даже немножко волнуюсь. Но думаю, что те аргументы, которые мы сегодня приведем, будут убедительны. А вывод этого доклада заключается в том, что необходимо сохранять, разрабатывать, углублять позитивный контент и делать его максимально доступным. Это сложные задачи, я уже прямо слышу, как шуршат в аудитории мысли моих коллег: «Да невозможно делать рейтинги на хорошем!»
Да, мы привыкли к рейтингам. Ну, придется что-то придумывать, как-то выходить из ситуации. Вот, например, программа «Доброе утро!» – она ведь рейтинговая, причем во всем мире. Значит, можно делать хорошие новости рейтинговыми.
– Наш читатель знает вас в первую очередь как одного из самых популярных российских телеведущих. То, что вы занимаетесь еще и образовательной деятельностью, для многих новая страница вашей биографии. Как вы к этому пришли?
– Вообще я изначально педагог и преподаватель. И фактически никогда не уходила из образования. Работая телеведущей, корреспондентом, продюсером, постоянно занималась образовательной деятельностью. Сначала преподавала социологию коммуникаций, в силу того, что окончила социологическое отделение философского факультета, потом много преподавала в области журналистики - работала и в «Вышке», и в РАНХиГС, и в МГИМО.
Для меня это был мой воздух. И, наверное, это не просто так, потому что и бабушка моя была педагогом, и мама педагог. Можно сказать, династийная история. Бывают же династийные врачи, а я вот оказалась династийным педагогом.
«Приехали в один регион и увидели, что у солдат разваливаются берцы»
– У вас вообще много разных ипостасей. Например, вы член Общественного совета при Минобороны. Чем там занимаетесь?
– О, это очень большая и серьезная работа. Последний раз, в силу занятости как раз образовательным проектом, я не смогла, к сожалению, поехать с коллегами на военные заводы на Урал и в Сибирь. Это была серьезная поездка на пять или шесть дней. Но и до этого мы очень много ездили в регионы, в том числе в Татарстан.
Для чего мы ездим? Мы, как общественность, смотрим за тем, как идут дела у военнослужащих. Как они живут в гарнизонах, в военных частях, все ли хорошо в военкоматах, удобна ли жизнь каждого солдата. Вплоть до мелочей. Года три назад приехали в один регион и увидели, что у ребят берцы разваливаются. И они стеснялись передать эту информацию выше. Это, конечно, деталь, но она важная.
Кроме того, мы информируем нашего министра обороны о том, что в какой-то военной части, например, не хватает школы, где-то нет аптеки, а где-то надо восстановить бассейн. То есть работа проводится очень большая и итоги ее хорошие.
– Еще вы участвуете в работе Императорского православного палестинского общества, так?
– Честно говоря, сейчас я не очень вовлечена в их работу. Они ее продолжают, да, это тонкая работа, особенно в эти дни. Но сейчас я не смогу прокомментировать вам происходящее [на Ближнем Востоке].
Для меня сегодня очень важна еще одна позиция – заместителя председателя Общественной палаты Москвы. Я серьезно интегрирована в эту работу, возглавляю там экспертный совет по НКО, волонтерству и благотворительности. Много работаю с НКО и организациями, делающими добро. Так что тема позитивного контента всегда рядом со мной.
Кто-то из коллег тоже может отнестись к этому с улыбкой, но люди делают добрые дела, и мы им в этом помогаем. Как не помочь волонтерам, которые отдают больным или раненым свою душу, сердце, свое свободное время? Конечно, мы делаем все, чтобы помочь им организовать эту работу. В некоторых случаях даже обучаем волонтеров правильному поведению в таких сложных ситуациях, как работа с ранеными. В Москве эта работа организована на очень высоком уровне.
«Разновзглядье приводит к необратимым последствиям для страны»
– Как человек с колоссальным журналистским опытом, как вы считаете, что принципиально поменялось в российской журналистике с 1990-х годов? В чем мы стали хуже, в чем лучше?
– Тогда, в 90-е, страна оказалась на распутье. Как и журналисты. Каждый гнул свою линию в информационном эфире, хотя и в рамках дозволенного. То есть это были авторские программы. Я не уверена, что это хорошо. Более того, я точно знаю, что так нельзя. Это хаос, разновзглядье, которое в итоге приводит к необратимым для страны последствиям. Ведь телевидение в то время определяло всё. Все смотрели телевизор и при этом слышали из него то одно, то другое, то третье. И эта хаотичность мнений привела к тому, к чему мы пришли к концу 90-х.
Но журналистика чувствовала себя очень хорошо. Мы были полноценными. Я усматриваю в этом своего рода эгоизм каждого из нас. Каждому из нас давали возможность развиваться. Мы говорили: «А мы умеем еще вот это, мы еще и пишем вот так». И когда этот хаос, к счастью, исчез и страна уже вставала на определенные рельсы развития, многим журналистам стало не по себе. Конечно, это был мощный слом, многие не выдержали.
– А сейчас какие болевые точки для журналистики с точки зрения профессионального развития? Что самое проблемное в нашей профессии?
– То, что нас не читают. И, может быть, не так много смотрят, как хотелось бы. Понятно, что смотрят политические эфиры, читают политическую аналитику – она ведь как детектив, в бесконечном развитии. Да, это читают и смотрят, но не могу сказать, что прямо сто процентов населения, как было когда-то.
Так что, наверное, самая большая боль журналистики в том, что уходит наша взаимосвязь со зрителями и читателями. Ведь когда ты начинаешь какой-то проект, ты думаешь о целевой аудитории, о том, кому ты это посвящаешь. А сейчас ты задаешься вопросом: «А они будут тебя смотреть? Точно будут?» И вот это немножко сбивает. Раньше мы точно знали, что нас слушают и смотрят.